Сегодня — о развитии европейской живописи и о том, как возлюбленная Гамлета оказалась в кватроченто, за 150 лет до того, как её придумал Шекспир.
Джон Эверетт Милле закончил «Офелию» в 1852 году. Мнений о том, какой момент считать окончанием средневекового периода истории немало, но даже самые радикальные из них редко выходят за границы XVIII века. Работа Милле не может считаться средневековой почти ни в одной параллельной вселенной. И тем не менее, её отношение к культуре Средних веков настолько непосредственно, что нам необходимо рассказать об этом вам.
Несчастная Офелия погибла под пером Шекспира, забравшись слишком далеко на непрочную ветку ивы — та сломалась, и молодая дворянка, бля, в пруд упала (на самом деле без мата и в реку). Произошло это, конечно, не случайно, а от несчастной любви — у них с Гамлетом было «всё сложно». Любовная трагедия сделала Офелию не менее популярным художественным образом, чем древнеримскую Лукрецию её собственное самоубийство (о второй мы уже писали).
Однако, вдохновлённая шекспировской трагедией картина Милле не столько об Офелии. Она — о тонко переданных эмоциях, об английской природе и о нонконформизме автора, одного из основателей Братства прерафаэлитов.
Почему «прерафаэлиты»? Рафаэль Санти писал своих пап и мадонн в XV–XVI веке — а те, кто назвали себя его предшественниками жили через 200 лет после него. И Рафаэля недолюбливали вместе со всем академизмом и ренессансной тягой к классической древности, в торжестве которой обвиняли как раз человека, чьё имя отразили в названии своего братства. Всё смешалось.
Прерафаэлиты (как и незадолго до них немецкие коллеги из «Союза святого Луки», более известные как назарейцы) были полноценными бунтарями-романтиками. Им нравился романтизм и очень не нравился классицизм. Они стремились вернуться к тому прекрасному и романтичному Средневековью, которое воспевали очень многие романтики (вспомните хотя бы набившую оскомину «Перчатку» Василия Жуковского). Братство стремилось стилистически и идеологически развернуть современное им изобразительное искусство в эпоху кватроченто (XV век, Италия, первые признаки Возрождения), вступая в конфликт с Королевской академией художеств — дело происходило в Британии.
Академическая живопись — это когда все люди прекрасны, все формы вымеряны, сюжеты в основном исторические, а позы пафосны и торжественны, как Гэндальф Белый верхом на орле (сравнение это, кстати, не для красного словца — эпическое фэнтези весьма тяготеет к эстетике возрожденческих классицистов). Академизм продолжал традиции классицизма, а классицизм, в свою очередь, развивал идеи Ренессанса — рационализм, антропоцентризм (и минимум природы), гармоничность форм, высокую техничность и детализацию фигур. Того, что так тщательно и так успешно утверждал Рафаэль. К моменту появления прерафаэлитов, академизм практически вошёл в канон, считавшийся достигнутым совершенством и отступление от которого вызывало негодование в Академии. А негодование в Академии не заканчивалось для художника ничем хорошим — до появления прерафаэлитов. Вернувшись к Средневековью, наложив его на 300 лет развития европейской живописи, Братство одним из первых вступило в порывистую, бунтарскую эпоху модерна — если проводить исключительно хронологические параллели, примерно вместе с Достоевским.
Из подобной романтизации Средневековья вырастали, кстати, и политические доктрины. Так, один из назарейцев Франц Пфорр явно не случайно посвятил цикл из своего небольшого наследия императору Рудольфу I, первому представителю династии Габсбургов на имперском престоле. Пфорр усиленно романтизировал средневековую Империю и видел в ней некоторый политический идеал. Потом из такой идеализации Средневековья вырастет знаменитое общество «Тайная Германия», часть из которого с радостью примет Гитлера и новый Рейх.
